Когда меня пригласили сюда, то я решил, что хочу рассказать о моем друге Ричарде Фейнмане. Я был одним из немногих счастливчиков, которые действительно знали его и наслаждались его компанией. Я собираюсь рассказать вам о том Ричарде, которого знал я. И я уверен, что здесь найдутся люди, которые могли бы рассказать вам о том Ричарде, которого знали они. И это, скорее всего, будет другой Ричард Фейнман.

Он был очень сложным человеком, он был человеком многогранным. Конечно, в первую очередь, он был очень-очень-очень великим ученым. Он был актером. Вы видели, как он играет. Мне также посчастливилось присутствовать на его лекциях, сидя на балконе. Они были превосходны. Он был философом, он был барабанщиком, он был отличным учителем.

Кроме того, Ричард Фейнман был шоуменом, замечательным шоуменом. Он был дерзким и грубоватым. Он был настоящим мачо, который умеет добиться преимущества. Он любил интеллектуальные поединки. У него было огромное эго. Но каким-то образом в нем было еще много свободного места. Я имею в виду много места по моему мнению, не могу говорить за других. Но по моему мнению там было много места для другого большого эго, не такого большого, как его собственное, но довольно большого.

Мне всегда было хорошо с Диком Фейнманом, с ним было всегда весело. С ним я чувствовал себя умным. Как кто-то может дать тебе почувствовать себя умным? У него как-то получалось. Он заставлял меня чувствовать себя умным, он заставлял меня чувствовать, что он умен. Он заставлял меня чувствовать, что мы оба умны, и что мы вдвоем можем решить любую задачу. И на самом деле иногда мы занимались физикой вместе. Мы не публиковали вместе ни одной работы, но нам было очень весело.

Он любил побеждать. В этих маленьких мужских играх, в которые мы иногда играли, а он играл в них не только со мной, он играл в них с разными людьми, он почти всегда побеждал. Но когда он не побеждал, когда он проигрывал, он смеялся. И казалось, что он радовался так же, как если бы он выиграл.
Помню, однажды он рассказал мне историю о шутке, которую сыграли с ним студенты. Они позвали его, думаю, на его день рождения, они позвали его на обед. Они позвали его на обед в сэндвичный ресторан в Пасадене, может, он еще существует, не знаю. Они подавали сэндвичи, названные в честь знаменитостей. Вы могли заказать сэндвич Мэрилин Монро, сэндвич Хамфри Богарта. Студенты пришли туда заранее и договорились, что они все закажут сэндвичи Фейнмана. Один за другим они зашли и заказали сэндвичи Фейнмана. Фейнман любил эту историю. Он рассказывал мне эту историю и был счастлив, и смеялся.

Когда он закончил рассказ, я сказал ему: «Дик, интересно, в чем разница, между сэндвичем Фейнмана и сэндвичем Сасскинда?». И не моргнув глазом, он ответил: «Ну, они почти одинаковые, но в сэндвиче Сасскинда больше ветчины». Ветчины – намек на плохого актера. Ну, я не растерялся в тот день и сказал: «Да, но намного меньше копченой колбасы». Правда такова, что это в сэндвиче Фейнмана много ветчины, но абсолютно никакой копченой колбасы.

Что Фейнман ненавидел больше всего, так это интеллектуальную претенциозность, фальшь, ложную утонченность, жаргон. Помню, где-то в 80-х, в середине 80-х, я, Дик и Сидни Коулман ужинали пару раз в доме одного богатого человека в Сан-Франциско и в пригороде Сан-Франциско. Последний раз, когда этот богач пригласил нас, он также пригласил пару философов. Эти ребята проповедовали философию разума и специализировались в философии сознания. Они употребляли много жаргонизмов, я пытаюсь вспомнить эти слова: манизм, дуализм – множество категорий. Я так же, как и Дик не знал, что они означают. Сидни тоже их не знал.

И о чем мы говорили? Ну, о чем вы говорите, когда говорите о разуме? Одна тема, очевидная тема для разговора – может ли машина обладать разумом? Можно ли построить машину, которая будет думать, как человек, у которой есть сознание? Мы сидели и говорили об этом, конечно, не придя к единому мнению. Но проблема с философами в том, что они философствуют там, где они должны опираться на научные знания. По крайней мере, это научный вопрос. И это очень-очень опасно делать, когда рядом Дик Фейнман.

Фейнман задал им из двух стволов прямо между глаз. Это было жестоко, это было забавно. О, это было забавно, но очень жестоко. Он их размазал по стенке. Но удивительно то, что Фейнману надо было уйти пораньше. Он не очень хорошо себя чувствовал, поэтому он ушел раньше. Я и Сидни остались с двумя философами. И удивительная вещь – эти парни просто парили, они были так счастливы. Они встретили великого человека, они поучились у великого человека. Они хорошо повеселились, когда их окунули в грязь лицом. Это был особенный момент. Я понял, что в Фейнмане было что-то необычное даже когда он делал то, что делал.

Дик был моим другом (я называл его Диком). У нас с Диком было взаимопонимание. Думаю, у нас было особенное взаимопонимание. Мы нравились друг другу, нам нравились одни и те же вещи. Я тоже любил интеллектуальные мужские игры. Иногда я побеждал, в основном, побеждал он. Но мы оба любили их. И Дик в какой-то момент решил, что мы имеем некие сходства личности. Я не думаю, что он был прав. Думаю, что единственное сходство между нами – мы оба любим говорить о себе. Но он был убежден в этом. Он был любознательным. Этот человек был невероятно любознателен. Он хотел понять, что это и почему, что это за забавная связь.

Однажды мы гуляли, мы были во Франции в Лез-Уш. Мы были в горах в 1976 году. В горах Фейнман сказал мне: «Леонардо (он называл меня Леонардо, потому что мы были в Европе и он хотел практиковать свой французский)». Он сказал: «Леонардо, ты был ближе со своей матерью или отцом, когда был ребенком?». Я ответил: «Отец был для меня настоящим героем. Он был рабочим и окончил пять классов. Он был главным механиком и научил меня обращаться с инструментами. Он научил меня всему, что касается механики. Он даже объяснил мне теорию Пифагора. Он не использовал термин «гипотенуза», он говорил «сокращенный путь»». Глаза Фейнмана округлились, он засветился как лампочка и сказал, что у него были такие же отношения с отцом.

Действительно, он однажды признался: «чтобы стать хорошим физиком, очень важно иметь такие вот хорошие отношения со своим отцом». Прошу прощения за дискриминирующий тон разговора, но именно так все и было. Он сказал, что по его мнению, это необходимая составляющая воспитания юного физика.
Дик не был бы Диком, если бы не захотел проверить это. Он захотел провести эксперимент, так он и сделал. Он пошел и провел эксперимент. Он спросил всех своих друзей, кого он считает хорошим физиком: «Кто повлиял на тебя больше – мама или папа?». И мужчины (это все были мужчины), каждый из них ответил: «Моя мать».

Эта теория была брошена в урну истории. Но он был рад, наконец, встретить кого-то, у кого был такой же опыт общения с отцом, какой был у него самого. Какое-то время он был убежден, что именно по этой причине мы подружились. Не знаю, может быть, кто знает.

Но давайте я расскажу немного о физике Фейнмане. Стиль Фейнмана… Нет, «стиль» — это не то слово. Стиль заставляет думать о бабочке, которую он мог носить или о костюме, который он носил. Однако, это немного больше, чем это. Но я не могу подобрать другого слова. Научный стиль Фейнмана – это всегда искать простейшие, элементарнейшие решения задачи, которая только возможна. Если это было невозможно, нужно было найти что-то изящное. Но, без сомнения, частью этого были большая радость и удовольствие, чтобы показать людям, что он может думать проще, чем они.

Также он был глубоко убежден, он свято верил, что если вы не можете объяснить что-то просто, вы не понимаете это. В 50-х люди пытались понять, как работает сверхтекучий гелий. Была теория, придуманная российским физиком-математиком. Это была сложная теория, я скоро вам расскажу, что это была за теория. Это была неимоверно сложная теория, полная очень сложных интегралов и формул, и тому подобного. И она работала, ну работала не очень хорошо, только в случае, когда атомы гелия были очень далеко друг от друга. Атомы гелия обычно далеко друг от друга. Но, к сожалению, в жидком гелии они сидят друг на дружке.

Фейнман решил, как начинающий физик-ядерщик, что он попытается это решить. У него была идея, очень четкая идея – он попытается узнать, как в квантовой механике выглядит волновая функция множества атомов. Он попробует ее представить с помощью нескольких простых правил. Эти несколько правил были очень и очень простыми. Первое было то, что когда атомы гелия соприкасаются, они отталкиваются. Из этого следовало то, что волновая функция должна стремиться к нулю, она должна исчезать, когда атомы гелия касаются друг друга.

Следующим было то, что в состоянии покоя, самом низком уровне состояния квантовой системы, волновая функция всегда очень плавная и имеет минимальное количество отклонений. Потом он сел (и представляю его только с карандашом и бумагой в руках) и попытался написать. И он действительно написал простейшую функцию, которую он мог придумать, которая имела пограничное состояние, что эта функция исчезает при соприкосновении атомов и протекает плавно в перерывах.

И он вывел простую теорию. Она на самом деле была проста, что, я думаю, очень умный школьник, не знающий высшей математики, смог бы понять, что он написал. Дело в том, что эта простая теория, которую он вывел, объяснила все, что было известно о жидком гелии в то время и даже больше.

Мне всегда было интересно, профессионалы, настоящие профессионалы, физики-ядерщики. Было ли им немного стыдно, что имея в наличии сверхтехнологии, они не добились успеха. Кстати говоря, я расскажу, что это была за сверхтехнология. Этой технологии были диаграммы Фейнмана.

Он повторил это снова в 1968. В 1968, в моем университете. Меня тогда там не было. Но в 1968 там исследовали структуру протона. Очевидно, что протон состоит из множества маленьких частиц. Это было более или менее известно. И, конечно, способ анализа – это диаграммы Фейнмана. Для этого диаграммы Фейнмана и придуманы, для описания частиц. Породившиеся эксперименты были очень простые. Просто берете протон и сильно ударяете его электроном. Для этого диаграммы Фейнмана и были придуманы.

Проблема в том, что диаграммы Фейнмана сложны, это сложные интегралы. Если решить их все, то получится очень точная теория. Но ничего не получится – они слишком сложные. Люди пытались их решить. Можно построить однопетлевую диаграмму, это не проблема, одну, двух, можно построить даже трехпетлевую диаграмму. Но ничего более этого не получится.
Фейнман сказал: «Забудьте все это, просто думайте о протоне, как о собрании маленьких частиц, как о скоплении маленьких частиц». Он назвал их протонами. Он сказал: «Просто подумайте об этом, как о скоплении протонов, двигающихся очень быстро. Так они движутся очень быстро по теории относительности, внутреннее движение происходит медленно. Внезапно в них врезается электрон, он как бы делает мгновенный снимок протона. Что мы видим? Мы видим застывший набор протонов, они неподвижны. А так, как они неподвижны в течение проведения эксперимента, не нужно беспокоиться о том, как они движутся. Не нужно беспокоиться о взаимодействии между ними. Просто думайте о нем, как о группе застывших протонов».

Это ключ к анализу этих экспериментов, очень результативный на самом деле. Кто-то сказал, что слово «революция» — неудачное слово. Я предполагаю, так оно и есть, поэтому не буду его использовать. Но оно определенно формирует наше глубокое понимание протона и всех остальных частиц.

У меня есть еще кое-что, что я собираюсь вам рассказать о моей дружбе с Фейнманом, о том, каким он был. Понимаю, у меня всего 30 секунд, поэтому я буду закругляться, сказав, что по моему мнению Фейнману бы не понравилось это событие. Я думаю, он бы сказал: «Мне это не нужно».

Но как можно почтить память Фейнмана? Как мы должны почтить память Фейнмана? Я считаю, мы должны почтить память Фейнмана, убрав как можно больше копченой колбасы из наших сэндвичей. Спасибо.