Язык — это окно в социальные отношения. Я начну с лингвистической головоломки, которую взял из фильма «Фарго», из сцены в начале фильма, где похититель везет связанную заложницу на заднем сиденье, а полицейский в неудобный момент останавливает машину, потому что на ней нет номерных знаков. Полицейский просит показать водительские права. Тот протягивает бумажник, где видны права и еще слегка выглядывает 50-долларовая купюра. Он говорит полицейскому: «Я думаю, может быть, лучшее всего договориться здесь, в Брейнерде», в чем зрители и, предположительно, полицейский узнают завуалированную взятку.

Это пример того, что лингвисты называют непрямым речевым актом, когда мы не говорим языком абсолютно все, что подразумеваем, а маскируем свои намерения в форму намека, надеясь, что слушатель прочитает между строк и догадается о наших реальных целях. И это то, что мы делаем постоянно, часто не осознавая.

Например, «Если бы вы подали мне гуакамоле, это было бы замечательно!». Сейчас, когда вы думаете об этой фразе, она не имеет большого смысла, тем не менее, мы без труда распознаем в ней вежливую просьбу.
«Мы рассчитываем, что вы проявите себя в качестве лидеров в нашей кампании за будущее». Любой, кто бывал на обеде по сбору средств, знаком с таким эвфемистическим попрошайничеством, которое можно перевести как «Дайте нам денег!».

«Хотите подняться посмотреть на мои гравюры?» Эта фраза означала сексуальное заигрывание так долго, что в 1930-х годах Джеймс Тербер сделал карикатуру в Нью-Йоркере, где мужчина говорит своей даме: «Подождите меня здесь, я гравюры сейчас принесу».

Еще, «Хороший магазин вы себе здесь сделали. Было бы очень плохо, если бы с ним что-то произошло!». Любой, кто видел «Клан Сопрано», может распознать в этом завуалированную угрозу.

Вопрос тогда: почему взятки, просьбы, обольщения, ходатайства и угрозы часто завуалированы, тогда как обе стороны, скорее всего, точно знают, что они означают? Язык должен выполнять две вещи: он должен передавать содержание, такое как взятка, команда или предложение, и в то же время он должен согласовывать типы отношений. Решением будет использование языка на двух уровнях – говорящий использует прямую форму, чтобы указать на самый безопасный тип отношения со слушателем, рассчитывая, что последний сможет прочитать между строк и поддержать то предложение, которое с этим типом отношения может быть несовместимо.

Простой пример вежливость. Что происходит с «Если бы вы подали мне гуакамоле, это было бы замечательно»? Я думаю, все со мной согласятся, что это своего рода преувеличение, а также не ясно, почему вы должны обдумывать гипотетическую ситуацию прямо за обеденным столом.
Теперь слушатель думает, полагая, что говорящий не сошел с ума, говорящий считает результат положительным, поэтому он должен обратиться с просьбой. Общий эффект: предполагаемое содержание передается, а именно передается императив, но без доминирования, которое обычно сопровождает императив, а именно ожидание, что вы можете командовать другим человеком, чтобы сделать то, что хотите.

По мнению антрополога Алана Фиске во всех культурах мира просматривается только три основных типа отношений между людьми. Каждый тип предписывает различные способы распределения ресурсов, каждый имеет различные эволюционные основы, каждый тип наиболее естественно касается только некоторых людей, но может относиться и к другим через переговоры, и именно в этом случае подключается язык.

Таким образом, есть доминирование, как я уже сказал, логика которого «Не связывайтесь со мной!», которое мы, предположительно, унаследовали от иерархий подчинения, встречающееся у всех приматов. Очень отличается от предыдущего общность, с этносом «на равных правах», которая развивалась по другому пути, а именно по пути семейного отбора и взаимопомощи, и, следовательно, по умолчанию относится к родственникам, супругам и близким друзьям. И последнее это взаимность, «услуга за услугу», которая имеет отношение к принципу делового обмена товарами и услугами, что служит отличительным признаком взаимного альтруизма.

Поведение, которое приемлемо в одном типе отношений может быть аномальным в другом. Например, на вечеринке вы можете подойти к вашему мужу или жене, вашему другу или подруге и взять у них с тарелки креветку. Но вы не подойдете к начальнику, чтобы взять себе креветку с его тарелки, потому что то, что может вам сойти с рук в отношениях общности, не сойдет с рук в отношениях доминирования.

Также после обеда, если бы вы вытащили кошелек и предложили заплатить хозяину, это не было бы воспринято как справедливость, это было бы воспринято как глупость, потому что здесь сталкивается взаимность, которая была уместна, скажем, в ресторане, и общность, которая, мы знаем, является необходимой среди друзей.

И это те случаи, когда все знают, что является уместным. Но когда обе стороны не уверены, что они находятся на одной волне, различное понимание может привести к неприятным эмоциям, к тому, что мы называем неловкостью. Например, на работе могут быть неловкие моменты, когда работник не знает, или студент не знает, можно ли обратиться к руководителю просто по имени или можно ли пригласить его на пиво после работы, потому что существует двусмысленность – их отношения регулирует доминирование или дружба.
Есть известная мудрость, что хорошие друзья не должны вступать в крупные сделки, например, когда один продает свою машину другому. Сам факт обсуждения цены между друзьями может натянуть отношения, потому что, что уместно в отношениях взаимности, не уместно в отношениях общности. Контраст между доминированием и сексом, когда вышестоящие пристают к подчиненным, определяет предмет сексуальных домогательств. И даже два типа отношений общности, дружбы и секса, вызывают беспокойство при встречах.

Еще одна проблема – почему мы прибегаем к опосредованности, даже когда нет реальной неопределенности? Например, когда слушатель знает намерения говорящего. Люди не такие наивные, и трудно поверить, что какую-то взрослую женщину можно ввести в заблуждение фразой о «гравюрах». Тем не менее, удобнее почему-то спросить про «гравюры», чем спросить про секс. В чем же причина? Возможность от чего-то отказаться звучит не очень правдоподобно. Почему явные намеки все равно кажутся более комфортными, чем прямые предложения, которые представляют собой что-то типа «официальной версии».
Для иллюстрации проблемы возьмем сцену из романтической комедии «Когда Гарри встретил Салли», где в одной из сцен в начале фильма Гарри делает замечание, которое Салли считает сексуальным и обвиняет его: «Ты пристаешь ко мне!». А он говорит: «И что мне теперь делать? Я забираю свои слова обратно, ок? Все обратно». Она говорит: «Ты не можешь взять все обратно» — «Почему нет?». «Потому что они уже наружи». Он говорит: «О, боже! Ну и что нам теперь делать? Позвать полицейских?»

Какой психологический статус у предложения, ощущаемое «наружи» или как «официальная версия», которое кажется куда более неловким, чем завуалированное, которое передается непрямо? Я думаю, ключом к этому парадоксу является понятие, которое экономисты и логики называют общими знаниями – в отличие от индивидуальных знаний. В индивидуальных знаниях А знает х, и В знает x. В общих знаниях А знает х, B знает х, А знает, что B знает х, В знает, что A знает х, A знает, что B знает, что A знает х, и так до бесконечности. И эта разница влечет серьезные последствия.

Например, почему свобода собраний закреплена как одно из основных прав в демократическом обществе? И почему политические революции часто срабатывают, когда собирается толпа на площади, чтобы бросить вызов президенту и его окружению? Потому что, когда люди находились дома, все знали, что они ненавидят диктатора, но никто не знал, что другие тоже знали, что они знали.

Как только вы собрались на месте, где каждый может видеть всех остальных, все знают, что все остальные знают, что все остальные знают, что диктатора ненавидят, и это дает им коллективную силу бросить вызов власти диктатора, который в противном случае мог бы перестрелять инакомыслящих поодиночке.
Другой пример – «Новое платье короля» является рассказом об общих знаниях. Когда маленький мальчик сказал, что император голый, он не сказал никому ничего такого, что они еще не знали, что они не могли видеть своими собственными глазами. Тем не менее, он изменил состояние их знаний, потому что в ту минуту все уже знали, что все остальные знали, что все остальные знали. Еще раз, это дало им коллективную силу бросить вызов господству императора через смех.

Мораль этой истории в том, что прямой открытый язык является отличным способом создания общих знаний. Итак, вот гипотеза: намеки даже очевидные дают всего лишь индивидуальные знания, тогда как прямая речь дает общие знания, а отношения поддерживаются или прекращаются как раз через общие знания о типе отношений.

Так вот, если Гарри говорит: «Хотите подняться посмотреть на мои гравюры?»Ю а Салли говорит: «Нет!», тогда Салли знает, что она отклонила предложение, и Гарри знает, что она отклонила его сексуальную инициативу. Но знает ли Салли, что Гарри знает? Она может подумать: «Может быть, Гарри думает, что я наивная!». А знает ли Гарри, что Салли знает, что он знает? Он мог бы размышлять: «Может быть Салли думает, что я тупой!» Здесь нет общих знаний, поэтому они могут сохранить видимость дружбы. А если Гарри говорит: «Хотите подняться и заниматься сексом?» и Салли ему отказывает,
тогда Гарри знает, что Салли знает, что Гарри знает, что Салли знает, они не могут сохранить видимость дружбы.

Я думаю, что это основа нашей интуиции, что открытый прямой язык не позволяет «взять все обратно», потому что слова уже «наружи».